Главные книги года

Венедикт Васильевич Ерофеев очень рано, в восемнадцатилетнем возрасте, раз и навсегда сошел с пути, обязательного для почти любого заботящегося о собственном благополучии интеллигента. «Он был “отвлечен” от множества обстоятельств, которые для обычного человека представляются первостепенно важными, — рассказывает Ольга Седакова. — Когда мы познакомились (в это время он писал “Петушки”), он был совершенно нищий, бездомный, жил у знакомых, кочевал, терял документы, без которых у нас человек не выживет. “Все ступеньки общественной лестницы” были ему на самом деле безразличны.

История мира, как и история каждого отдельного существа, строится из одних и тех же камней. Новые башни всегда возводятся на старых руинах. Нет такого карьера, из которого мы могли бы извлечь новый материал для своей жизни. И в том, что выбор куда как скуден, есть своя прелесть. И в недостатке есть свое обаяние. И дефицит обостряет наши желания.

Волга разделяла мир надвое. Левый берег был низкий и желтый, стелился плоско, переходил в степь, из-за которой каждое утро вставало солнце. Земля здесь была горька на вкус и изрыта сусликами, травы — густы и высоки, а деревья — приземисты и редки. Убегали за горизонт поля и бахчи, пестрые, как башкирское одеяло. Вдоль кромки воды лепились деревни. Из степи веяло горячим и пряным — туркменской пустыней и соленым Каспием. Какова была земля другого берега, не знал никто. Правая сторона громоздилась над рекой могучими горами и падала в воду отвесно, как срезанная ножом.

Разрушился уклад шахтерской жизни, как некое древнее оросительное колесо, которое они вращали, двигаясь по кругу, война соскребла с них коросту покорности, спалила в них страх «как бы хуже не вышло», разбудила их скрытую самость и дала им сильнейшее чувство, что теперь они сами выбирают сужденное, наконец став хозяевами своей жизни…

Прииск вдоль и поперек запущен, заржавлен и замусорен. Вбитый в самую суровую часть пустыни Атамака, поселок Вошка весь выстроился из обломков и отходов остановивших добычу приисков, из краденого металлолома, из дырявых цинковых листов, источенных жучком балок, битых стекол, ржавых гвоздей, обызвествленных унитазов, из всего, что только можно было пустить на сооружение лагеря, — даже банки из-под смальца и ящики из-под цейлонского чая шли в ход. Сам селитряной завод собрали из подержанных моторов, бракованных станков и старых запчастей.

Кажется, что в любом прошлом есть покой и упорядоченность. Из чего бы ни было сделано прошлое, оно укладывается в правильную постройку, и каждый камень плотно подогнан к другому, словно их тесали и обжигали в одной мастерской. Но я знаю, что это не так. Будущее не знает ничего, а прошлое похоже на дырявый мешок, растерявший по дороге половину добра.

Вот что ВОЗ считает основными причинами увеличения продолжительности жизни в XX веке: - контроль инфекционных заболеваний путем очистки питьевой воды и внедрения современных систем канализации; - доступ к достаточному количеству высококачественной и здоровой пищи; - развитие транспортной безопасности - внедрение ремней безопасности, мотоциклетных шлемов, запрет на вождение в состоянии алкогольного опьянения; - фторирование питьевой воды, предотвращающее раннее разрушение и потерю зубов; - профилактика детской смертности путём вакцинации; - признание вреда курения и направленные на отказ от курения кампании.

В финальном отчете Торгсина сказано, что скупленные им ценности (по скупочной стоимости) покрыли более пятой части затрат на импортные закупки 1932–1935 годов — решающих лет промышленного скачка. В голодном 1933 году ценности, добытые Торгсином, позволили государству оплатить треть, в 1934 году — более четверти, а в 1935 году — почти пятую часть советского импорта промышленного оборудования, сырья и технологий.

Некоторые жители Дома правительства были важнее других благодаря партийному стажу, месту в номенклатуре и особым заслугам. Некоторые герои этой книги важнее других, потому что они или их близкие позаботились о жизни после смерти.

Умные люди говорят, что Россия – единственная в мире страна с непредсказуемой историей. Мол, во всех странах, которые нормальные, уж если что произошло – так именно это и произошло. И только на Руси каждая власть кроит по себе прошлое, чтобы оправдаться, замазать свои уродства, представить именно себя наследницей каких-то там славных традиций

Он так думал, молчаливо и ровно, потому что пространство тундры приучает её жителей к тишине. Тишина в свою очередь приучает к внутреннему покою и течению мысли в направлении обретения смысла. Тишина эта рождается пустотой, целостной пустотой Севера, не заполненной кричащими красками и искушающими зрение предметами. Глаз здесь не разменивается на лишнее, взгляд несуетен, зрение неторопливо. Но сам ненец с комариной фамилией (Ненянг значит по-ненецки «комар») о причинах своих мыслей не думал, как олень не думает о кончине, когда стоит в очереди на бойню.

Жизнь Даниила Александровича Гранина (1919-2017) охватывает без малого век: это несколько эпох, каждая из которых была по-своему определяющей. И каждая из этих эпох нашла свое отражение в биографии и творчестве Даниила Гранина — писателя и общественного деятеля.

Выступая в парижской Олимпии, не могу сыграть тремоло. Точнее, играю, но нечетко, нечисто — так, как это делают начинающие гитаристы, издающие глухое бульканье вместо нот. Никто ничего не замечает, и Олимпия взрывается овациями. Я и сам забываю о своей неудаче, но, садясь под крики поклонников в лимузин, ловлю себя на характерном движении пальцев. Правая рука, словно искупая допущенную ошибку, исполняет теперь уже не нужное тремоло.

– Добрый день, – сказал Федор Семенович и сделал такое движение, словно совсем уже собрался встать, но в последний момент не нашел достаточно сил. – Извините, загляделся на море. Вы из того стартапа, про который говорил Ринат Мусаевич? – Да, – ответил молодой человек. – Он меня, собственно, и привез. Так вот и прыгаю с яхты на яхту.

Тут у вас хорошо. Интересно. Все пьяные, все весёлые. В таких местах бывать — одно удовольствие. Я люблю, когда шумно, когда толпа, когда не знаешь, что дальше будет. То ли ограбят, то ли приголубят, то ли взашей вытолкают. Звать меня Иван. Есть второе имя, заветное, но я его потом скажу, и то — если ты мне придёшься по нраву. А не придёшься — не скажу. А третье имя, смертное, не скажу совсем. Его назову только богам, когда помру.