Друзья человека: отрывок из книги «Рождественский ковчег»

Как хорошо, что ранним утром кто-то радуется моему пробуждению и мне есть кому счастливо улыбнуться. Это я о Шери! Она уже поняла, что хозяйка проснулась, и поглядывала одним глазком, соображая, надо ли подскочить. Она чувствовала, что рано — только начали голубеть окна — и хозяйка еще должна сладко спать, иначе уже закружилась бы волчком.

У меня плохо получалось вставать чуть свет, как это делают деревенские. Они в соревновании с солнцем всегда побеждают. Все очень просто: дело в привычке просыпаться, когда забрезжит рассвет, и все работы по огороду выполнять до жары. А я, городская, пренебрегала этой народной мудростью. И вот сегодня сгорела бы в этом пекле вся, без остатка…

Лето просто сдурело: высохло все и в саду, и в огороде, кроме сорняков! Особенно жалко залив — ушел, испарился, улетучился. Пришлось пропадать на Амуре, чтобы обмануть жару в его холодных, спасительных водах. Купались до посинения, а огород все же зарос сорняками, хоть и в чудовищную жару. Должен бы вскоре нагрянуть наш отец, а папы — известные ревизоры. Поэтому мне ничего не оставалось, как за день одним махом справиться с заросшей бурьяном картошкой.

Я не пожалела, что встала рано и оказалась один на один с природой, почувствовав себя в то широкое свежее утро такой же могучей, мудрой и вечной, как сама природа. И казалось, что все мне по плечу. Шери уже сидела на крылечке, ждала меня. В благодарность я поцеловала ее в бархатный холодный носик, напоила молоком, и мы отправились в огород.

Она устроилась в траве у забора и, должно быть, задремала в утренней прохладе. А мне досталась тяжелая работа в тот день. Глинистая земля высохла, затвердела. Мощные сорняки, выросшие с мой рост, просто так не хотели сдаваться. Но упорства мне не занимать. Рядок за рядком, грядка за грядкой — и работа двигалась. Но незаметно подобралось солнце. Оно лениво поднималось над деревней и с радостью заключило меня в свои горячие объятия.

Чертики замелькали в моих глазах, я почувствовала, что закипаю и скоро распластаюсь на грядке. Шери все чаще показывалась из травы и, повизгивая, ловила мой взгляд. Я же упрямо, смахивая пот и тяжело дыша, хваталась обеими руками за проклятые сорняки…

И вдруг собака решительно вскочила и, подбежав ко мне, позвала, сделав знак хвостом «иди за мной». Куда? Зачем? Я поплелась. Шери ускоряла бег, оглядываясь, контролировала, иду ли я за ней. В глазах потемнело, когда мы добежали до постели и я уже почти лишилась чувств. Помню только, как Шери запрыгнула на диван, на секунду сложила лапы, показав мне, что я должна сделать. Мне уже поздно было соображать, что это обозначает. Я рухнула на диван без чувств от солнечного удара, высокого давления и конечно же собственной глупости. Собака оказалась умнее меня…

Родная моя Шери! Ты же спасла меня! Как? Из каких собачьих умозаключений она поняла, что хозяйку надо увести от гибельной жары и, главное, уложить в постель? Как она могла почувствовать не свою, а мою беду?

Всей улицей приводили меня в чувство, а Шери тихонько сидела рядышком. Ее никто не гнал, все были удивлены несказанно, и каж-дый по-своему благодарил ее.

— Покормите Шери, — прошептала я детям, — видно, еще поднимусь не скоро.

Детвора притихла. Покой воцарился в доме, и я крепенько уснула. А проснулась от того, что Шери потихоньку тыкалась своим холодным носом у самого уха, стараясь поднять меня. И стоило мне открыть глаза, как она завертелась в радостном возбуждении и затрубила подъем.

— Шери, я знаю, куда ты меня зовешь. Надо поливать грядки! Смогу ли я еще встать? — уговаривала я ее, как свою близкую подружку.

В окно заглядывало уже потухшее солнце, которое вот-вот должно было плюхнуться за Утес. Самое время поливать грядки и наслаждаться закатом.

— Ты думаешь, что я смогу сейчас поливать? Нет, мы это сегодня поручим детям, а себе оставим самое приятное. Пойдем, Шери, любоваться закатом! — обрадовала я собаку.

Мы сели рядышком на высоком берегу Амура, нагретом за день беспощадным солнцем, и порадовались тихому закату. Я прижалась к Шери, и мне не было одиноко и не было страшно перед надвигающейся ночью. Она всегда звала меня сюда: ей, так же как и мне, нравилось наблюдать живые игры красок Божественного мира. Но она ближе к природе и, может быть, даже тоньше чувствует эту необычайную красоту.

Но высказать все это ей не дано никогда… Струится, переливается радужными красками Божественный свет над притихшим могучим Амуром, и я парю под небесами. Красота и гармония в природе пробуждают самые добрые чувства, и открываются в душе святые смыслы жизни.

А мысли мои о Шери, о том, что ни за что на свете я не оставлю ее здесь, в деревне, где ждет собаку незавидная участь. Уж лучше будем возвращаться сюда все вместе еще много лет. И пусть Шери совсем состарится, но мы все равно будем любить ее еще больше и заботиться о ней еще лучше. Она научила нас многому в деревне, проявив необыкновенную чуткость и заботу о нас. А в городе я должна быть для нее хорошей хозяйкой. Не бывает настоящей собаки без строгого, разумного хозяина, как и многое теряет семья, если не будет жить рядышком такой преданный друг, как собака.

— Дай, Шери, лапу! Вот мы и договорились: как приедем в город, так на дрессировку!

Солнце уже спряталось за черный каменный Утес, резко растаял закат. В полной темноте мы уходим, но мне нисколько не страшно — рядом мой добрый и грозный друг, моя любимая Шери.