Тимур Валитов – один из самых ярких современных писателей. Его роман «Угловая комната» входит в число книг, написанных представителями одного поколения о своих сверстниках. Кажется, будто их книги складываются из общего для всех клубка тем. Тут и Ольга Брейнингер («В Советском Союзе не было аддерола») с темой поиска идентичности, актуальной для тех, чьё детство пришлось на годы после перестройки – понять «кто я?» и «из чего я сделан?» пытается и герой Тимура Валитова. И Алла Горбунова, возвращающаяся к детскому травматическому опыту («Другая материя», «Лето»). И Керен Климовски («Время говорить»), у героини которой разлад в семье рифмуется с грандиозной перестройкой внутреннего мира. И Павел Селуков («Добыть Тарковского», «Как я был Анной»), пытающийся нащупать границы новой маскулинности.

Подробнее о книгах:

Что читать с «Угловой комнатой»: рекомендации автора

Тимур Валитов – прозаик, выпускник магистерской программы «Литературное мастерство» в ВШЭ. Живет в Москве. Работает шеф редактором, преподает творческое письмо в Creative Writing School.

Прочитав в 2016 году «Игру в классики», я взялся писать свой первый роман: вслед за кортасаровскими Магой и Оливейрой мои герои бродили по тринадцатому округу, слушали французское радио и запивали горести вином. Об этом незаконченном (и, честно говоря, несъедобном) тексте я вспомнил спустя три года – и переработал в «парижские» главы «Угловой комнаты».

Значение «Игры в классики», само собой, не сводится к импульсу или отправной точке. Её сложность и многослойность поразили меня не меньше, чем пунктирность и дразнящая недосказанность: любил ли Оливейра Магу? выпрыгнул ли он из окна? не является ли все описанное лишь плодом его воображения, очередной игрой? Игра (прежде всего литературная – Оливейры с товарищами, автора с читателем), решительный отказ от серьёзного восприятия действительности, удивительная детскость героев романа – всё это повлияло не только на «Угловую комнату», но и на многие другие мои тексты.

Ещё одна отправная точка. О «Постороннем» я вспомнил в 2018 году: я похоронил отца, разочаровался в автобиографическом тексте, который начал писать по следам похорон, – и пытался понять, каким должен стать роман об отце и сыне, о детских обидах, несдержанных обещаниях и несбывшихся надеждах. Перечитав повесть Камю, я нащупал нужную интонацию, которая помогла мне перепридумать героев и сюжет «Угловой комнаты» – но сохранить и встроить в вымышленный мир романа мои воспоминания об отце, о моем родном городе, о девяностых и нулевых.

Если вы уже читали «Постороннего» Камю – обязательно прочитайте его же «Изгнание и царство». По-моему, это самый крутой сборник рассказов ever.

Первый русскоязычный автор в этом списке – разумеется, Набоков. Прочитав когда-то «Лолиту», я невольно начал писать «под Набокова» и ничего не мог с этим поделать. Грех мой и душа моя – вот уж точно.

Вместе с «Угловой комнатой» можно читать «Дар» или «Истинную жизнь Себастьяна Найта» – романы, описывающие соотношение (и даже столкновение) двух миров: реальности и писательского воображения. Но я посоветую «Соглядатая» – блестящую повесть о «маленьком» человеке: однажды испытав унижение, он начинает ощущать собственное раздвоение и пытается искать счастье и признание в иной, выдуманной жизни. Надеюсь, мне удалось уловить негромкое, но неотступное безумие, которым пропитаны эти несколько десятков страниц, – и сотворить нечто похожее в «парижских» главах «Угловой комнаты».

Книга, которую легко ассоциировать с «Угловой комнатой» – прежде всего из-за переклички двух названий и исследования главными героями собственной сексуальности. Но для меня основная тема «Комнаты Джованни» – тема любви. Ее недостаток кажется мне истинной причиной всех событий в жизни Дэвида, героя Болдуина: он не способен полюбить отца и обманывает собственную невесту, не может найти настоящих друзей вдали от родины и подавляет свои чувства — эти его черты унаследовал герой «Угловой комнаты».

Первая глава «Комнаты Джованни» (знаю ее почти наизусть) – один из самых сильных текстов об отношениях отца и сына. При этом Болдуин сочетает прямоту и искренность рассказчика с невероятной деликатностью. Мне всегда нравилась эта исповедь – одновременно сдержанная и откровенная.

Opus magnum Платонова часто воспринимают как коммунистическую утопию – и не слышат за влекущим гулом неизвестной страны трогательного рассказа о взрослении Саши Дванова, его отношениях с отцами (одним родным и двумя приемными), дружбе с Соней и Копенкиным. На мой взгляд, «Чевенгур» – в первую очередь роман воспитания, хроника болезненного поиска себя, своего призвания и места, истины и авторитетов, история о преодолении смерти и пронзительная ода жизни. А какой язык! – нескладный и неповторимый, неразрывно слившийся с самим текстом, ставший неотделимой его частью, его содержанием.